Читать книгу "Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук  - Юн Эльстер"

Третья разновидность – это то, что мы можем назвать «соединение проводов» (wire-crossing) в механизме принятия решений. Мы можем легко понять, почему разум может включиться в редукцию когнитивного диссонанса (одной из разновидностей которой является принятие желаемого за действительное). По почему он должен стремиться к производству диссонанса? Примером может послужить идея, упоминавшаяся в главе II, – страх заставляет легко поверить в то, чего боятся. Почему страх плохого конца заставляет нас считать его более вероятным, хотя это не явствует из имеющихся у нас свидетельств? Если представление не поддерживается ни свидетельствами, ни нашими желаниями, то почему мы его принимаем? Ясно, что в данном случае ничего не оптимизируется. В определенном смысле такое поведение труднее понять, чем усечение или «короткое замыкание», поскольку для агента в нем ничего нет. Нет ни частичной, ни краткосрочной цели, которую такое поведение удовлетворяло бы. И тем не менее оно интеллигибельно (в моем понимании этой идеи), потому что возникает из системы убеждений-желаний агента.

К ускользающим от интерпретации относятся также действия, вызванные навязчивыми влечениями и одержимостями, фобиями, самоистязаниями, анорексиями и тому подобным. Несомненно, такое поведение имеет определенный эффект, объясняющий, почему оно возникает, – оно ослабляет тревогу, которую испытывает агент, если не совершает подобных действий. И все же пятьдесят раз в день мыть руки или пройти пятьдесят этажей, чтобы не садиться в лифт, – это не прием транквилизаторов. Прием валиума может быть таким же рациональным и интеллигибельным, как прием аспирина, но навязчивые поступки и фобии неинтеллигибельны, потому что не являются частью взаимосвязанной системы убеждений и желаний. Или возьмем пример из Джона Ролза: нам трудно будет понять поведение человека, занятого подсчетом травинок, если оно не связано с какой-то целью, например пари.

Самообольщение, принимающее желаемое за действительное, интеллигибельно точно так же, как его противоположность – принятие нежелаемого за действительное (counterwishful thinking); вера психически нездорового индивида в то, что стоматолог из соседнего здания направляет на него рентген, чтобы разрушить его мозг, – нет. В политике же, наоборот, параноидальные убеждения интеллигибельны, поскольку укоренены в желаниях агента. Ярый антисемит заинтересован в том, чтобы поддерживать абсурдные представления о всемогуществе и злой природе евреев (см. главу VII). Дело не в том, что он хочет, чтобы у них были эти черты, а в том, что у него есть мотивация, чтобы в это верить, потому что такая вера может рационализировать его желание их уничтожать. Даже противоречивые представления могут быть интеллигибельными. Антисемит в одном случае может характеризовать евреев как паразитов, а в другом заявлять об их всемогуществе. Один и тот же человек, говорящий, что евреи всегда пытаются пробиться туда, где их не желают видеть, также полагает, что евреи склонны к клановости, всегда держатся друг за друга. Один и тот же мусульманин может заявлять, что за атаками на Всемирный торговый центр 11 сентября 2001 года стояла израильская разведывательная служба «Моссад» и в то же время гордиться этим событием.

Понимание гражданских войн

Позвольте привести два пространных примера, в которых идеи интеллигибельных убеждений и желаний обрастают плотью. Оба примера взяты из исследований, посвященных гражданским войнам, прошлым и настоящим. Далее я буду использовать эти и некоторые другие исследования, обратившись к ключевому вопросу герменевтики – как мы можем вменять или создавать мотивации и убеждения.

Рассмотрим сначала веру в предопределение, которая была основным предметом разногласий между католиками и кальвинистами во время Религиозных войн. У истоков проблемы стоит сильная религиозная тревога, которую испытывали многие верующие в эпоху, предшествовавшую Реформации, из-за неопределенности перспективы личного спасения. Можно ли быть уверенным в том, что поступков человека будет достаточно для его достижения? Вспоминая о годах своей молодости, Кальвин писал в 1539 году, что даже выполняя требования Церкви признаваться в своих грехах и стирать их из Божественной памяти посредством добрых дел и покаяния, «я был далек от уверенности, и совесть моя не была спокойна. Ибо всякий раз, как я погружался в себя или в сердце своем возносился к Тебе, меня поражал такой ужас, что ни очищение, ни отпущение грехов не могли меня исцелить».

От тревоги его освободил переход от концепции бога, имманентного миру, грозного и гнетущего присутствия, к концепции бога, абсолютно трансцендентного. По сути эта идея была связана с доктриной двойного предопределения: поскольку бог уже давно сделал выбор, кто спасется, а кто будет проклят, для своего спасения ничего нельзя сделать, а следовательно, не стоит беспокоиться о том, что сделанного недостаточно. Ключевой для толкования вопрос касается связи между верой в предопределение и избавлением от тревоги. Априори такое действие доктрины кажется неинтеллигибельным. Согласно учению Кальвина, избранные были небольшим меньшинством, количество которых варьирует (в его высказываниях) от одного на сотню до одного из пятерых. Что, как не вера в то, что человек скорее всего окажется среди проклятых и нельзя ничего сделать, чтобы избежать вечных мучений в аду, может вызвать бо́льшую тревогу? Не попадает ли человек при обращении из католицизма в кальвинизм в буквальном смысле слова из огня в полымя?

Ответ, вероятно, нужно искать в строчках, которые впервые набросал Макс Вебер. Исходя из веры в предопределение, кальвинисты не могли утверждать, что рациональные и систематические усилия принесут им спасение, но они могли утверждать (и утверждали), что она даст им субъективную уверенность в спасении. Сам Кальвин писал, что «призвание избранных само как демонстрация и свидетельство их избранности». И обращение в кальвинизм, как кажется, действительно эффективно устранило неуверенность в спасении. Я вернусь к этой форме магического мышления в главе VII. Здесь я только хочу подчеркнуть, как двойной механизм – самообман и магическое мышление – делает интеллигибельной веру в предопределение.

Далее давайте рассмотрим интеллигибельность мотиваций. Почему юные палестинцы готовы отдать жизнь, выполняя самоубийственные задания? Их основной мотив – отвоевать или защитить свою родину – понять нетрудно[51]. Их дело может быть таким же привлекательным, как в свое время защита демократии в борьбе против Гитлера. Что может поставить в тупик, так это сила этой мотивации. Чтобы сделать ее интеллигибельной, могут потребоваться дополнительные каузальные факторы. Я рассмотрю полдюжины таких факторов и сделаю заключение в пользу одного из них.